О мове в "ЛНР". Луганский дневник

Есть такая почти невидимая проблема, которой, вероятно, и само определение «проблема» подходит не очень-то - из моей жизни исчез украинский язык.

Это вообще особая история, достойная рассказа или даже книги – украинский язык в моей жизни. Но если свести всё к штрих-пунктирному перечислению событий, то в конце восьмидесятых украинский язык существовал в моей жизни как некий атавизм вроде не отпавшего пока, но уже мешающего хвоста – от изучения мовы в нашем классе письменно отказались буквально все.

Родители написали заявление на имя директора школы с подачи этого же директора школы, и дети сидели на уроках украинского, мешая тем немногим, кто ещё пытался учить его. Уйти мы не могли – украинский не был последним уроком, и деться из класса тоже никуда не могли. И мы рисовали, болтали, вязали, шумели в то время, как учитель мужественно пытался донести что-то до той кучки детей, кто завидовал всем нам, кого родители избавили от украинского языка как самого бесполезного предмета в школе.

У нас на физкультуру ходили тогда все – ещё не было моды на освобождения от уроков, а вот украинский отчего-то был в опале.

Но в городе и регионе украинский был. Жил как-то сам по себе: в книгах на украинском, в открытках, в каких-то заголовках. Как что-то необязательное и никому не вредящее. Так, ни пользы от него не было и не вреда.

В девяностые с развалом Советского Союза и независимостью Украины всё перевернулось с ног на голову. Просто ирония. Если до девяностых роль того учителя украинского в нашей школе была как роль человека, ведущего факультатив, то с девяностых каждый учитель украинского получил сполна за все годы пренебрежения к нему.

Нам всем срочно понадобился украинский язык, потому что ввели тестирование, обязательный украинский на выпускных и вступительных экзаменах. И вообще вдруг оказалось, что без мовы - никак. Просто до зарезу нужно её знать, чтобы заполнить документы или написать заявление на работу. И не просто как-то да знать, а именно знать хорошо, чтобы закончить школу и поступить по выбранной специальности.

С какого-то момента украинский язык стал везде. Вышел из тени и стал стержнем всей жизни. Я-то была подростком тогда, но не помню, чтобы кто-то возмущался. В детстве же вообще всё гибко – скажут ребёнку заниматься музыкой, и он через не хочу будет учить гаммы, и даже с большой вероятностью добьётся в этом успеха. Поэтому в нашем странном классе никто тогда не возмущался. Все снова вернулись из пассивных созерцателей в пытающиеся учить украинский язык.

А учитель был всё тот же. И она мстила нам по-женски как могла. Двойка за двойкой. Она не меняла программы, не делала уступок. И если мы должны были это знать, то она оценивала наши знания по требованиям программы без учёта, что мы годами просто присутствовали на её уроках. Наверное, она могла бы обходиться и мягче с нами – мы же были детьми, в общем-то. И делалось всё с подачи администрации и родителей. Но нужно было знать эту пани, чтобы понимать, что никаких скидок и никому она бы не сделала никогда. Мова была её жизнью. Её историей. Её любовь в студенчестве шла параллельно с украинским языком. Но это я узнала уже позже.

Она никогда не переходила на русский язык. Непонимание было только проблемой её собеседника. И сделать кому-то из нас скидку было равносильно, что предать какие-то идеалы или память о той первой любви. В общем, она сыпала двойками и пренебрежением ко всем нам…

Мы могли бы тогда все с таким же упорством выучить два иностранных языка, с каким мы учили мову. Украинский был совершенно чужим языком для многих. Мне казалось, что за обеденным столом в нашей семье сидит Франко, а Шевченко стал членом нашей семьи. Мы знали всё об украинским писателях, мы жили ими, силясь наверстать всё то, чтобы было упущено…

После был вуз. Середина девяностых. Преподавателей обязали вести лекции на украинском языке. Они мучились с новыми словами, выдавали экспромты просто под запись. История, математика – всё на украинском. Все те, кто учил язык наравне с нами, вызывали уважение. Они были старше, им было сложнее. Но даже в этой ситуации никто не критиковал выбранного курса и не роптал. И дальше стало как-то легче. Какой-то барьер был пройден, и стало нормальным понимать, говорить, писать на украинском языке. Никто не задавался вопросом, почему так.

В нашем регионе не часто можно было услышать украинский язык на улице, но песни на государственных праздниках и обращения со сцены звучали вполне естественно.

Да, у нас было так. Мы говорили дома по-русски, но застольные песни пели на украинском языке. И дети учили язык уже естественно, легко, с первого класса, а родители отдавали детей в классы с углублённым изучением украинского языка, где все предметы были на мове.Это было естественно и без насилия.

Сейчас, в «ЛНР», мы возвращаемся к тому, что было в моей жизни в восьмидесятые. Украинский будто бы есть, но на деле его нет. Он сдал свои позиции во всём. В репертуарах детских коллективов и филармонии нет песен на украинском языке. Нет вывесок. Нет документов. Украинский остался маркером лояльности местной «власти» к нашему прошлому – два часа в неделю в школе. Наравне с английским. В спецшколах с углублённым изучением английского языка часы украинского отдают иностранному языку. Никто не против таких решений. Поначалу дети пытаются учить месяцы на украинском и дни недели. Это в диковинку.

Потом они задаются вопросом, зачем это, если украинский язык им нигде больше не понадобится. С такой подачей украинского языка здесь, не поступить в украинские вузы. И по мере взросления меняется отношение к мове тех, кто планирует строить свою жизнь только здесь. Да, им не пригодится украинский язык здесь никогда.

Из моего окружения ушли те, кто говорил только на украинском языке. Кто-то выехал, а кто-то перешёл на русский. И я ловлю себя на том, что стесняюсь доставать книгу на украинском языке, чтобы почитать её в транспорте или в парке. Как к этому отнесутся? Что подумают? Как это будет выглядеть со стороны? Хотя всю свою взрослую жизнь я думала, что лучше знать что-то, чем не знать; уметь, чем не уметь.

Но знания без практики умирают. И украинский язык здесь всё больше переходит в разряд мёртвых языков. А дети всё чаще задаются вопросом, неужели где-то так говорят? И коверкают слова, удивляясь этому странному и «чужому» для них украинскому языку. А Украина все больше говорит исключительно на украинском. По крайней мере в СМИ. И поэтому ее все меньше здесь слышат. Потому что, опять же, - зачем? Если ничего уже не вернется…

Ольга Кучер, Луганск для «ОстроВа»