Время батьки Махно. Продолжение

 «Гуляйпольские»

«И теперь уже приложенное к моей фамилии слово «Батько» не сходило с уст старых и малых крестьян, обывателей и революционных отрядов. Мне лично казалось и странным, и неудобным слышать обращение ко мне крестьян и повстанцев вместо «товарищ Махно», «Батько Махно», а иногда – «товарищ Батько Махно». Но эпитет «Батько» помимо моей воли прилип к моей фамилии… Он стал передаваться крестьянами, крестьянками и даже детьми из уст в уста: в домах, в семьях, на улицах и собраниях. Слово Батько Махно сделалось единым, нераздельным словом в устах крестьянской массы. С каким-то особенным уважением и малопонятными для меня любовью и гордостью оно передавалось крестьянами из деревни в деревню по всей почти Левобережной Украине. Подхватывалось оно и всеми решительно революционными повстанцами, и их отрядами, о многих из которых я, до присылки ими в штаб движения своих постановлений именоваться «отрядами имени Батька Махно» и всецело подчиняться его штабу, ничего не слыхал и не знал вообще, что они существуют…».

Батько

Дело было в селе Дибривки недалеко от Гуляйполя. Внезапно напавшие на село гетьманцы и австрияки выбили оттуда тогда еще только набиравших силы махновцев, расположившихся в Дибривках на постой. Последних было приблизительно вчетверо меньше, пришлось отступать в Дибривский лес. Махновцы оказались под угрозой окружения, село, по нормальной тогдашней практике, должно было быть сурово наказано за поддержку мятежников. Командир только что присоединившегося к махновцам отряда – матрос Федор Щусь – настаивал на немедленном отступлении вглубь леса, Махно – хотел немедленно наступать на расположившихся в Дибривках карателей. Идею Махно Щусь называл безумием…

«Я, помню, ответил ему, что и я лично считаю свое предложение безумием, но безумием нужным и выполнимым для революционеров, – вспоминал Махно. – И, не ожидая на это ответа товарища Щуся, я тут же обратился ко всем вооруженным бойцам и присутствующим возле нас крестьянам с речью, в которой без всяких ораторских красот, просто, как всегда мне приходилось выступать перед крестьянской массой, я подчеркнул, что некоторые из товарищей колеблются совершить налет на наших убийц. Я же лично считаю, что они не поняли всю ту глубину моего предложения, которая лишь со стороны и лишь позже может быть понята. Я считаю, что для меня, полного сил и энергии для борьбы с палачами революции, для меня при сложившихся условиях лучше умереть в неравной, но решительной схватке с этими палачами на глазах терзаемого ими трудового народа и этой своей смертью показать народу, как крестьянские революционные сыны умирают за свою и его, трудового народа, свободу, чем сидеть в лесу и ожидать, пока придут буржуазные сынки и наемные убийцы и уничтожат нас». 

В итоге его поддержало большинство. Щусю ничего не оставалось, как согласиться. «И вот здесь-то, на полянке Дибривского леса, я впервые от всех присутствующих крестьян услыхал: – Отныне ты наш украинский Батько, и мы умрем вместе с тобою. Веди нас в село против врага!». Махно повел – и победил…

Нестор Махно ценил свой титул: «батько» – это не только признание и почтение, «батьками» крестьяне называли тех, кому готовы были безоговорочно подчиняться. Так в 1918 году Нестор Махно получил практически абсолютную власть над Гуляйполем и прилегавшими к нему селами. Изначально он планировал распространить влияние на «пятиугольник» Александровск (Запорожье) – Мелитополь – Бердянск – Мариуполь – Юзовка (Донецк). Мариуполь был крупным по тем временам портом – там располагались многочисленные склады, станция Юзово наряду со станцией Гуляйполе (в нескольких километрах от одноименного села) считалась одним из важнейших железнодорожных узлов на востоке Украины, поэтому расчет был понятен. Махновцы наловчились перехватывать эшелоны, идущие из Донбасса или в Донбасс, получая таким образом дефицитные по тем временам товары. Все началось с захвата оружия у местных помещиков и вартовых. Уже через несколько месяцев Махно с его отрядами трусил огромную округу.

«В Александровске собрались беглецы из всех районов, охваченных махновским движением. Они требовали от властей решительных действий, но те только бессильно разводили руками. 14 ноября 1918 года городской голова Дмитренко вместе с уездным старостой Клюшниковым, главой союза домовладельцев Чайкой, заместителем главы земской управы Матвеевым и другими представителями александровских властей решили просить защиты в Киеве. Кто-то в отчаянии предложил отправить телеграмму на три адреса – главнокомандующему немецкими войсками на Украине, главе Совета Министров и Всеукраинскому съезду хлеборобов. Все присутствующие поддержали эту идею, и через час в столицу полетело такое послание: «Весь уезд захвачен полчищами разбойника Махно. Режут, по-звериному издеваются. Население уезда панически бежит, переполняя город, которому грозит такая же судьба. Помощи ниоткуда нет. Все усилия местной администрации, общественных организаций не приводят к желаемым результатам из-за отсутствия на местах военной силы. Агитация (Махно) имеет успех, ввиду географического расположения города и уезда. Крайне необходима немедленная присылка крупных военных сил всех родов оружия». Под телеграммой поставили подписи все «отцы города», их было столько, что перечень должностей и фамилий занял столько места, сколько и сам текст», – писал историк Валерий Волковинский.

Расцвет и упадок

Очевидно, Махно и сам не рассчитывал на такого рода успех. Вскоре он уже командовал собственной армией, он же был начальником штаба, он же лично выступал на митингах, привлекая все новых сторонников. Впрочем, последнее дело – самое любимое: говорить и писать на политические темы было для Махно страстью, отмечал его соратник, видный анархист Петр Аршинов. Он умел внушать обожание и страх; толпу Махно просто гипнотизировал. «Лицо его было крайне возбужденным, – вспоминал встречу с «батьком» один из плененных махновцами красных командиров. – Воспаленные глаза. Запекшиеся губы. Взгляд перебегал от одного предмета на другой. Движения были нервными и порывистыми… Махно совсем не был похож на украинского «батька». Он выглядел, как обычный боец. Только хитрые серые глаза его говорили о силе воли и жестокости… Обращаясь ко мне, Махно начал речь, в которой громил коммунистов, называя их узурпаторами, душителями народной воли. Кричал, что коммунисты бегут от Деникина, оставляют Украину. Клялся разбить Деникина… Речь Махно была отрывистой, нервной и нескладной. Однако говорил он с большим агитационным воодушевлением. Вернее, кричал, а не говорил. Толпе его речь, пересыпанная бесчисленными обещаниями, явно нравилась. Когда он закончил, неожиданно прервав свое выступление криком «ура», толпа дико прокричала за ним несколько раз «ура».

Здание, где располагался штаб махновского движения, г. Гуляйполе

В Москве уже сидели большевики. В Киеве на смену Гетману пришла Директория. На Дону и юге Украины отвоевывали позиции белые. Все эти силы были чужими для украинского крестьянства. Первые делали ставку на рабочих, их власть устанавливалась в крупных промышленных городах, а селу изначально отводилась роль сырьевого придатка. Вторых так ничему и не научил опыт предшественников: они оставались «филологическими националистами», а таких, как вспоминал Махно, крестьяне юго-востока на митингах стаскивали с трибун и били – за разжигание вражды с братским русским народом. Наконец, о третьих речи идти вообще не могло: их социальной опорой оставались помещики ­– первые враги селянской бедноты.

Однако гражданская война не могла обойти стороной богатый юго-восток, его жители не могли остаться пассивными: не одна, так другая власть все равно проводила бы там мобилизации и взимала налоги. Махно появился как нельзя кстати: он был свой, и он предлагал что-то красивое и заманчивое – полную свободу, и никакой власти. Как это осуществить, сам он представлял очень смутно. Но верил в свою идею до фанатизма – а значит, был искренен, и это заражало «массы». Крестьяне откапывали спрятанное во дворах еще со времен империалистической войны оружие и толпами валили к «батьке», видя в нем своего единственного защитника. «Махновия» выросла до размеров крупного европейского государства.

Махновские знамена и лозунги. Гуляйпольский краеведческий музей

Но такая народная поддержка несла Махно новые трудности. Ему не хватало оружия, лошадей, снаряжения, квалифицированных командиров. Офицерам «батька» не доверял: они же его однажды уже предали. Поэтому на все командные посты расставлялись самые близкие его люди, в большинстве своем – уроженцы Гуляйполя, которых Махно знал еще с детства. Личная преданность ставилась неизмеримо выше профессионализма. Впрочем, Махно тоже никак нельзя было назвать профессионалом, но, никогда не служивший в армии, нигде не учившийся военному мастерству, он был гениальным тактиком, непревзойденным партизанским атаманом. Это признавали даже его враги. Белый генерал Слащев не стеснялся заявлять, что хотел бы стать «вторым Махно».

Легендарная тачанка. Гуляйпольский краеведческий музей

Наконец, воевать сразу на три фронта было непосильным делом для полубосой и непрофессиональной армии, даже во главе с таким «батькой». Поэтому Махно приходилось заключать временные союзы с большевиками, армия которых в начале гражданской войны была хоть более обеспечена, но менее боеспособна. Сам Махно объяснял Ленину, что его солдаты держатся железнодорожных путей, боятся наступать вглубь украинских степей и разбегаются едва ли не при первом выстреле. Махновцы так не могли: в тылу оставались их дома и их семьи – им было, за что бороться. «Я сначала революционер, а потом уже анархист», – известная фраза «батька», ею он оправдывал соглашения с большевиками, революционерами, боровшимися против контрреволюции. Беляки несколько раз присылали Махно парламентеров с генеральскими записками. Такие письма «батька» обычно зачитывал вслух перед своими бойцами. Все подобные инициативы заканчивались одинаково: отправители не получали ответа, а их гонцы больше никогда не возвращались, «украшая» собой телеграфные столбы.

Махно был последователен и честен: он бы ни за что не пошел на союз с контрой. Другое дело, что и с большевиками не ладилось. Как только махновцы загребали своими руками жар войны, красные свежими силами обращались уже против них. Большевистское командование намеревалось использовать Махно в сложное время, после чего уничтожить его как конкурента. Впрочем, сам «батько» не питал на этот счет никаких иллюзий. «Если товарищи большевики идут из Великороссии на Украину помочь нам в тяжелой борьбе с контрреволюцией, мы обязаны сказать им: «Добро пожаловать, дорогие друзья!» Но если они идут сюда с целью монополизации Украины – мы скажем им: «Прочь руки!» Мы сами сможем поднять на высоту освобождение крестьянства, сами сумеем устроить себе новую жизнь, в которой не будет помещиков, рабов, угнетателей и угнетенных», – заявил Махно на запрещенном красными Втором районном съезде советов в Гуляйполе в 1919 году.

Его объявляли вне закона, ему расставляли ловушки, его заманивали обещаниями и запугивали всеми возможными карами, травили в газетах, посылали убийц и провокаторов. В 1921 году большевики объявили амнистию и НЭП. Это положило конец махновщине вернее любых войн и репрессий.

Война ради войны

Столица «Махновии» Гуляйполе постоянно переходила из рук в руки. Даже при горячей поддержке крестьян у махновцев не было реального тыла – это была партизанская армия. Поэтому пленные, как правило, либо расстреливались, либо отпускались на свободу. Свои же раненые оставлялись на произвол врага, и участь их зачастую была печальна. За два-три года махновщина просто истощила край – так стала рушиться ее основа. Прагматичное крестьянство перестало видеть цель в затянувшейся войне. Народ устал, красные к этому времени как раз значительно окрепли, поэтому надеяться на победу было по меньшей мере наивно. Бойцы стали расходиться по домам – к годами незасеянным полям, к выгоревшим селам. Для оставшихся это была уже война ради войны. 

Из дневника второй жены Нестора Махно Галины Кузьменко: «…Еще с Новоселки «батька» начал пить. В Варваровке совсем напился как он, так и его помошник Каретник. Еще в Шагарово «батька» начал уже дурить – бессовестно ругался на всю улицу, верещал как ненормальный, ругался и в хате при малых детях и при женщинах. Наконец сел верхом на лошадку и поехал в Гуляй-Поле. По дороге чуть не упал в грязь. Каретник уже начал дурить по-своему – пришел к пулеметам и начал стрелять то с одного пулемета, то с другого. Засвистели пули низко над хатами. Поднялась паника. Тогда быстро выяснилось, что такую стрельбу поднял сдуру пьяный Каретник.

Приехали в Гуляй-Поле. Тут под пьяную команду батьки начали вытворять нечто невозможное. Кавалеристы начали бить нагайками и прикладами всех бывших партизан, каких только встречали на улицах.

Сегодня воскресенье, день ясный, теплый, людей на улице много. Все вышли, смотрят на приехавших, а приехавшие, как бешенная дикая орда, мечутся на конях, налетают на невинных людей, ни с того, ни с сего начинают бить, приговаривая: «Это тебе за то, что не берешь винтовку!» Двум хлопцам разбили головы, загнали по плечи одного хлопца в речку, в которой еще плавает лед. Люди испугались, разбежались. Стали ворчать тихонько Гуляй-Польцы по углам, а открыто боятся высказывать свое недовольство против махновцев – страх напал на всех… Да и правда, как забитым, запуганным, замученным, обобранным, обессиленным всякими властями крестьянам протестовать против насилия пьяных махновцев – их сейчас сила, их воля».

Из воспоминаний махновца Виктора Билаша: «Батько… ходит с хлопцами по знакомых и под гармошку танцует. Крестьяне смеются, а он злится и из «библея» стреляет повстанцев, которые сидят дома и не хотят воевать. Со своими «холуями» он сел верхом и объезжал повстанцев, грубо ругая их. Встретив на улице бывших махновцев, бил их нагайкой. Двоим даже разбил головы, а одного загнал в реку на лед. Тот провалился, а потом, выбравшись, обмерзший побежал на Бочаны. На улице поймали Коростылева, побили, а вечером расстреляли за то, что красным выдал три пулемета. Собрали митинг, но крестьяне не появились, а бывшие махновцы, не желая с красными воевать, от нас притаились».

Так к 21-му году махновщина выродилась именно в то, чем ее называли ранее – в

типичный бандитизм. Красные преследовали Махно попятам. Двенадцать раз за эту войну раненый «батька», с простреленной ногой, почти не вставал из тачанки. Верным соратникам приходилось постоянно носить его на руках. На одном из переходов погибла пулеметная команда махновцев, оставшаяся сдерживать наступление красных, пока товарищи прятали их атамана. 28 августа 1921 года Махно с остатками своей армии и с женой – всего около восьмидесяти человек, переправились через Днестр на румынскую территорию. Было решено лечить «батька» в безопасности, чтобы он мог продолжать борьбу за «свободный советский строй». Махно верил, что он еще вернется…

Продолжение следует…

Юлия Абибок, «Остров»

Начало цикла о Н. Махно читайте здесь