Почему мы не уезжаем... Луганский дневник

Я люблю свой дом. Это основная причина, почему мы не уехали тогда, когда это можно было сделать, и можно было сделать это реальнее всего, по крайней мере, эмоционально.

Мы смотрели друг на друга и повторяли: «А дом?» Дом держал в заложниках и не отпускал. Точнее, уехать-то было можно, перестав беспокоиться и начав жить (как любят часто повторять психологи), но вернуться в этом случае было бы уже не к чему. А перенести свой дом в ладонях, как в фантастических фильмах, мультиках или детских сказках, увы, в жизни невозможно…

Я слабо верю, когда рассказывают, как легко возвращаются в свои оставленные дома, отпирают их, смахивают пыль и живут снова так, будто и не уезжали. Эти истории самые фантастические из всех, что я слышала когда-то. Я скорее поверю в инопланетян, чем в такие вот возвраты к прошлой жизни, как ни в чём не бывало – открыл, вошёл, живи снова.

Улица частного сектора – среда, соперничающая по своим разрушительным свойствам с морской водой или ураганом. Оставленное почти сразу обретает хозяина. Нового хозяина, разумеется. Попробуйте оставить что-то за воротами так, на часок. И через час вы ещё раз убедитесь, что на вашей улице живут, возможно, душевные и хорошие люди, но… Но лопату оставлять в песке всё же не стоило. Это воспитание, порода, особенности среды и особенности жизни сейчас. Поэтому оставленное кем-то почти сразу рассматривается как ненужное уже хозяевам и нужное кому-то из оставшихся здесь в нынешнем измерении жизни. Да, так, увы.

С квартирами всё иначе. Там можно обесточить свет, перекрыть воду-газ, плотнее закрыть балкон и окна, запереть входные двери, и отчалить, предварительно оставив ключи соседям или родственникам. Всё!

Ну, ещё можно вынести цветы на лестничную площадку, чтобы не нервничать вовсе. И потом наведываться из новой жизни в старую, чтобы развеять запах нежилых комнат и застоявшегося воздуха в любимых стенах.

Но это квартира – там проще почти всё. С домом всё сложно – кто-то должен зажигать по вечерам свет, кто-то должен выставлять раз в неделю мусор, кто-то должен мелькать у ворот, отпирая их и сметая листву (или мусор) с дорожки. Это жизнь, когда ты там и вправду живёшь, или имитация жизни, если кого-то просишь приходить хотя бы раз в неделю.

А ещё такая вот оставленная собственность всегда приманка для тех, кого обычно называют мародёрами. Хотя, о Боже, какие высокие слова. Таких вот мародёров у нас через дом. Сначала выносится то, что скрыто за дверями и воротами – самое ценное. Потом то, что можно сдать на металл. Потом то, что может просто пригодиться. Потом вырезаются трубы отопления. Потом, напоследок, срезаются ворота. И после уже разбирается крыша и сами стены – по кирпичикам.

И из этого же кирпича может строиться рядом дом, прямо через межу, но поди докажи, что это твой кирпич, твоего дома, который ты будто бы вот только оставил.

Остаётся пустошь с дичающими деревьями и горами растущего мусора, потому что каждый будет вывозить мусор отныне в ваш огород – так ближе. Нет, дома бросать нельзя. Дома живут человеческой энергией. Они будто живые. И дома чувствуют отношение к ним – свою нужность и заботу о них их владельцев. Чувствуют и благодарят по-своему, хотя я и не верю в мистику.

На нашей улице было много оставленных домов тем летом. Почти во всех оставляли кого-то проведывать и присматривать за ними. Кто-то приходил добросовестно, кто-то – от случая к случаю. Где-то не было таких вот сторожей и вовсе.

В одном доме, его-то и купили накануне того лета, хозяева уехали сразу же с началом войны. Заперли дом и свалили. А дом угловой, на виду. Уже, через пару дней в него влезли, выставив окно. Вынесли технику. Вроде, кто-то позвонил «ополченцам», - тех, кто влез, поймали, избили. Я не в курсе судьбы техники, но окно стояло до конца лета выбитым – входи, кто хочет. Потом его заколотили фанерой. Потом появилось ещё одно выбитое окно. И это всё на виду у всей улицы. Подворье порастало травой по пояс. И попробуй не догадайся, что дом не жилой в таких вот джунглях.

Потом полилась вода из-под ворот – сорвало кран. Вода бежала по улице неделю. Снова у всех на виду. Вроде, влезли, перекрыли. Но дом оставался домом только внешне – стены, крыша. Горы мусора, сорная трава, бутылки, стекло из выбитых окон прямо под ними на дорожке, банки из-под пайковой тушёнки. Это заглавный дом, с которого начинается наша улица и который проходят все – туда и назад. Говорят, там поселился кто-то. Кто-то невидимый днём, но угадываемый тусклым вечерним светом в дальних комнатах. Травы не стало меньше, мусор увеличился в разы. Выбитое окно заколотили жестянкой. Ворота облезли лохмотьями краски. И всё это за три года. Три года дом брошен. Попроси меня кто-то угадать, сколько такой вот дом стоит пустым, я назвала бы срок в десять лет, не меньше.

Поэтому я и говорю: такие вот столетние дома - будто живые. Их строили люди руками, сердцем, надеясь на долгую и счастливую жизнь. Руками выбирали мергель из карьера неподалёку, возили камни на тачках и подводах. Глину месили в корытах – они и сейчас есть в каждом сарае, собравшись улицей, строили по очереди все дома на нашей улице. Кто-то мог стеклить, кто-то перекрывал крышу. Проводку пускали поверх белёных стен - вначале появлялись дома, а свет появился позже. И газ позже, и вода в дома была проведена много позже. Вначале были маленькие и похожие дома, в которых на каких-то пятидесяти квадратах стояли две печки в разных комнатах, были белёные стены, ажурные занавески на маленьких оконцах… И росли в таких домишках семьи с двумя-тремя детьми, жили в них несколько поколений – семьями в каждой комнате. Было мало мебели, много работы, надежда была на лучшее. И дома сохраняли жизни. Провожали и встречали, сберегали и сохраняли, давали надежду… Не поймёте, наверное, всего этого, если не жили в таких вот кривеньких домишках, в которых под подвесными потолками прячется дранка с глиной, а в погребах можно отыскать патроны с той ещё войны, и этой тоже… И оказалось, что дом не бросишь вот так вот легко. И беспомощен он больше человека. И снова он сохранял жизни, пряча в своих погребах, дрожа старыми стенами, распахнув как руки, крышу над головой – живи, только живи…

Ольга Кучер, Луганск, специально для "ОстроВа"