Нестор Махно. Время разбрасывать камни

Рост – два аршина и четыре вершка, глаза карие, волосы темно-русые, на левой щеке возле глаза шрам. Малограмотен. Холост. Денег и ценных вещей не имеет. Поведение – удовлетворительное. Такое описание нашего героя составил в 1909 году помощник губернского тюремного инспектора в Екатеринославе. В марте 1910 года арестант Нестор Махно в числе шестнадцати членов гуляйпольского анархистского кружка был приговорен к смертной казни через повешение. Через две недели смертную казнь несовершеннолетнему Махно заменили бессрочной каторгой. Только через сорок лет после его смерти, в 70-х годах, историки выяснили, что жизнь юному гуляйпольскому террористу спасла… ошибка в метрике: его мать написала 1889 вместо 1888, день рождения – 27 октября. 

Конец старого времени

Это была печально красивая Россия – как небо перед закатом. Впереди была ночь.

Страна трещала по швам и гнила с головы. Бурно развивающаяся экономика выдвигала на передовую новые классы, старая элита не хотела им уступать, противясь изо всех сил.

Сил уже не было. Узкая прослойка дворянства стремительно утрачивала моральную и материальную мощь. С одной стороны ее теснило купечество и новоявленная промышленная буржуазия. С другой – маргинальная интеллигенция.

Властной верхушкой управляли дворцовые интриганы, правительством – мошенники и, что еще хуже, консерваторы и радикалы, искусством – декаданс.

Глава государства стал марионеткой. Он любил Бога, косовортки и букву «ять». И жену. Жена фанатично любила неизлечимо больного сына и всех, кто дарил ей хоть какую-то надежду на его спасение. «Романова Александра Своим Поведением Уничтожила Трон Императора Николая», – шутили в России. Царской четой вертел простой темный мужик, он стал главным символом надвигающегося финала: Р.А.С.П.У.Т.И.Н.

Наш царь — убожество слепое,

Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,

Царь — висельник, тем низкий вдвое,

Что обещал, но дать не смел.

Он трус, он чувствует с запинкой,

Но будет, час расплаты ждет.

Кто начал царствовать — Ходынкой,

Тот кончит — встав на эшафот.

Это стихотворение Константин Бальмонт написал в 1906 году. В 1912 в Мюнхене вышла книга Виктора Обнинского «Последний самодержец. Очерк жизни и царствования императора России Николая II». 

Россию подогревали на медленном огне. Первой вскипела золотая молодежь. Быть современным означало быть революционером. Тюрьма и ссылка считались высшей формой почета. Бомба стала любимой игрушкой. Охранки на всех уже не хватало.

Непопулярные, но эффективные решения, принимавшиеся правительством в начале века, не могли быть обеспечены надлежащей силой. Полицейские стали самой презираемой кастой, в благонадежности солдат приходилось сомневаться. Жар перекидывался в низшие слои населения, и в 1905 году забурлила вся страна. Даже Николай Второй понял, что пора что-то менять. Что именно – к сожалению, не понял. Дальше события развивались уже по инерции.

В народе росла жажда убивать. В Первой мировой войне многие увидели средство спасения страны – удовлетворения этой жажды. Но военная мощь России оказалась картонной декорацией: ее снесло при первом же сильном вихре. Как и разрекламированные на всю страну мужество и патриотизм российских солдат, которые так и не поняли, за что они воюют. Но зато в полной мере ощутили себя пушечным мясом, убойным скотом. И повернули винтовки.  

Врожденный бунтарь

Нестор Махно всего этого не видел. Вести с воли проходили через стены московской Бутырский тюрьмы только в виде газетного официоза. Но атмосферу он чувствовал хорошо: это была его стихия.

К тому времени в России уже выдвинулась новая прослойка: профессиональные революционеры. Махно не был профессиональным революционером, ему не хватало образованности и опыта. Пятый сын в семье батраков, сам батрак с семи лет, он едва закончил два класса сельской школы, и отправился «крутить бычкам хвосты». Бывший пастух, бывший конюх, бывший мальчик на побегушках, бывший рабочий…

«Это был настоящий хорек: молчаливый, замкнутый, сумрачно смотревший на всех недобрым взглядом необыкновенно блестящих глаз. Он одинаково злобно относился как к хозяину, так и к покупателям. За три месяца его пребывания в магазине я обломил на его спине и голове совершенно без всякой пользы около сорока деревянных аршинов», – вспоминал гуляйпольский купец Тупиков.

Махно нигде на долго не задерживался. Он всюду вступал в ссоры и драки, это был стихийный бунтарь, для мирной жизни – абсолютно не приспособленный. В 1906 году он, наконец, нашел себя, присоединившись к «Союзу вольных хлеборобов», члены которого называли себя анархо-коммунистами. Пара разбойных нападений, несколько перестрелок с полицейскими, и девятнадцатилетний Махно оказался за решеткой.

Улик на него не хватало, но подсобили товарищи. Сначала начали валить все подряд, так, что даже приставу стало стыдно, и он выступил в непривычной для себя роли защитника. Однако вскоре двое соратников-анархов раскололись на допросе, и, только что выпущенный под огромный залог, Махно уже окончательно загремел.

Махно можно бы было назвать сыном революции. Историки поправили: пасынком. Он вышел на волю в марте 1917 года, когда из тюрем выпускали всех политических. Больной туберкулезом, без одного легкого, подверженный нервным припадкам и почти разучившийся нормально ходить из-за многолетней привычки к кандалам.

И сразу же отправился искать в Москве анархистов.

Строитель коммунизма

Махно планировал обосноваться в Москве, однако, поддавшись уговорам старой матери и немногих уцелевших друзей, вернулся в Гуляй-Поле. Ему было 28 лет, а он еще не жил. Но статус бывшего политкаторжанина обеспечивал Махно огромный авторитет. И он принялся за дело.

Он возглавил Крестьянский союз для контроля над местной администрацией, руководил гуляйпольским советом рабочих и крестьянских депутатов, рядом других организаций. По инициативе Махно в Гуляй-Поле впервые в тогдашней России земля помещиков и колонистов была разделена между крестьянами, по количеству членов семьи.

Бывшие эксплуататоры изгонялись. Массово реквизировалось оружие. В одной из немецких колоний махновцы обнаружили тачанку. На нее додумались водрузить пулемет, превратив простой сельский транспорт в мощное по тем временам оружие.

В Гуляйполе и окрестностях появились первые коммуны. Сам Махно в свободное от общественной и политической деятельности время работал там как простой крестьянин.

Но праздник длился недолго. Центральная Рада заключила мирный договор с Германией. Немецкие войска вытеснили из Украины большевиков, на захваченных ими территориях восстанавливались старые порядки. С большевиками вынуждены были отступать и гуляйпольские анархисты. Вслед за ними двигались эшелоны с беженцами. Оставшиеся крестьяне дорого заплатили за свой «свободный советский строй».

Нестор Махно отделился от своих, и поехал по России искать поддержки анархистских организаций. В Царицыне остались его односельчане, среди них – беременная жена Махно Настя Васецкая. С тех пор они больше не виделись.

Анархисты не понравились Махно. Все они хотели спорить, митинговать, писать статьи и прокламации. Воевать они не хотели.

С помощью большевиков Махно обзавелся поддельными документами…

Возвращение

В конце июня 1918 года гражданин из Матвеево-Курганской волости Таганрогского округа Екатеринославской губернии Иван Якович Шепель, учитель и офицер, отправился из Курского вокзала в Москве к немецкой границе. Украина встретила его табличками «Deutsch Vaterland», а украинцы – нежеланием отвечать на вопросы, заданные по-русски.

Как вспоминал Махно, «железнодорожные служащие гетманского царства поделались такими «украинцами», что на вопросы, обращенные к ним на русском языке, совсем не отвечали. Мне пришлось подходить к целому ряду вагонов, но ни один из железнодорожников на мой вопрос ни слова не ответил. И только позже, когда я, истомленный, проходил обратно рядом с этими вагонами, один из них подозвал меня и предупредил, чтобы я ни к кому не обращался со словами «товарищ», а говорил бы «шановний добродiю», в противном случае я ни от кого и ничего не добьюсь.

Я поразился этому требованию, но делать было нечего. И я, не владея своим родным украинским языком, принужденно должен был уродовать его так в своих обращениях к окружавшим меня, что становилось стыдно... Над этим явлением я несколько задумался; и, скажу правду, оно вызвало во мне какую-то болезненную злость, и вот почему.

Я поставил себе вопрос: от имени кого требуется от меня такая ломота языка, когда я его не знаю? Я понимал, что это требование исходит не от украинского трудового народа. Оно – требование тех фиктивных «украинцев», которые народились из-под грубого сапога немецко-австро-венгерского юнкерства и старались подделаться под модный тон. Я был убежден, что для таких украинцев нужен был только украинский язык, а не полнота свободы Украины, и населяющего ее трудового народа. Несмотря на то, что они внешне становились в позу друзей независимости Украины, внутренне они цепко хватались, вместе со своим гетманом Скоропадским, за Вильгельма немецкого и Карла австро-венгерского, за их политику против революции. Эти «украинцы» не понимали одной простой истины: что свобода и независимость Украины совместимы только со свободой и независимостью населяющего ее трудового народа, без которого Украина ничто...».

Немцы сожгли дома матери Махно и его старшего брата. Емельяна Махно каратели расстреляли. Другой брат, Савва, был посажен в Екатеринославскую тюрьму. «Многих моих друзей-крестьян я не мог уже видеть, – вспоминал Махно, – одни были расстреляны, другие посажены в тюрьму, где они по закону немцев и гетманцев исчезали бесследно. Те же, кто остались в живых, были ограблены, чуть ли не еженедельно подвергались обыскам и избивались прикладами и шомполами». Сам он по возвращении вынужден был отсиживаться на чердаке в одном из ближних к Гуляйполю сел. Оттуда он послал соратникам письмо.

«Товарищи, после двух с половиною месяцев моего скитания по революционной России я возвратился снова к вам, чтобы совместно заняться делом изгнания немецко-австрийских контрреволюционных армий из Украины, низвержением власти гетмана Скоропадского и недопущением на его место никакой другой власти, – говорилось в нем. – Общими усилиями мы займемся организацией этого великого дела. Общими усилиями займемся разрушением рабского строя, чтобы вступить самим и ввести других наших братьев на путь нового строя. Организуем его на началах свободной общественности, содержание которой позволит всему не эксплуатирующему чужого труда населению жить свободно и независимо от государства и его чиновников, хотя бы и красных, и строить всю свою социально-общественную жизнь совершенно самостоятельно у себя на местах, в своей среде. Во имя этого великого дела я поспешил возвратиться в свой родной революционный район, к вам. Так будем же работать, товарищи, во имя возрождения на нашей земле, в нашей крестьянской и рабочей среде настоящей украинской революции, которая с первых своих дней взяла здоровое направление в сторону полного уничтожения немецко-гетманской власти и ее опоры – помещиков и кулаков».

По словам Махно, «письмо это в Гуляйполе переписывалось в десятках экземпляров и ходило по рукам крестьян и рабочих. Оно многих из них подбодрило».

В украинских степях появился мститель.

Продолжение следует…

Юлия Абибок, "Остров"