Донецкий писатель В. Рафеенко: Какой язык должен быть государственным, мне не особо интересно

Сегодня Владимир Рафеенко - уже дважды лауреат "Русской премии" - престижного литературного конкурса для русскоязычных авторов, живущих вне России. В мае его роман "Демон Декарта", в котором хорошо угадываются донецкие ландшафты, стал лидером в номинации "крупная проза". Два года назад второе место получил роман "Московский дивертисмент", который недавно был также опубликован в столице РФ. До этого, произведения Рафеенко, включая более ранний автобиографический роман "Невозвратные глаголы", публиковались только в журналах - преимущественно также российских.

Несмотря на такой оглушительный успех в соседней стране, в Украине его романы, как и произведения других успешных донецких писателей, до сих пор не нашли своего издателя и массовой аудитории. Даже самая лучшая русскоязычная литература, вопреки непрерывной "борьбе" власть имущих за защиту и развитие русского языка и тому факту, что большая часть населения так или иначе пользуется этим языком в повседневной жизни, парадоксальным образом существует на периферии украинского культурного пространства.

Владимир, если сравнить два ваших романа, "Невозвратные глаголы" и "Московский дивертисмент", то первый кажется "взрослее" и глубже, а второй - это скорее развлекательный формат. Что скажете о них Вы?

- Мне кажется, что каждому темпераменту, каждому возрасту, каждому отдельному человеку в разных его состояниях подходят разные тексты. В каждую секунду своего существования он для разного открыт в мире и, естественно, для разного открыт в слове. Кому-то из моих читателей "Невозвратные глаголы" показались слишком сложной прозой из-за их калейдоскопичности, отсылок к японской теме, слишком "филологичными", а "Московский дивертисмент", благодаря его диалогичности, романности в классическом смысле этого слова, они восприняли более легко. Кто-то, напротив, посчитал "Московский дивертисмент" слишком культурологичным, а "Невозвратные глаголы" воспринял на одном дыхании. А есть люди, для которых и там, и там самой важной была лирическая и ироническая составляющие.

Когда мы говорим о художественной прозе, слишком многое зависит от личной готовности читателя встретиться с конкретным текстом. Не думаю, что "Невозвратные глаголы" и "Московский дивертисмент" имеет смысл сравнивать по степени их "взрослости". Взрослость, скорее, качество самого читателя. Но если уж и обращаться к таким критериям, то "Московский дивертисмент", безусловно, взрослее, так как менее обращен внутрь личной истории автора.

"Невозвратные глаголы" я писал так, как подбирают музыку, ориентируясь на текущий такт, а не на какой-то финал, я много импровизировал, но на, так сказать, биографически укорененные темы. В "Московском дивертисменте" тоже имела место импровизация, но заданные темы, на которые я ориентировался, принципиально не касались моего конкретного жизненного опыта. Инструментами в этой работе стали моменты, связанные с Троянской войной, с Троей, европейские сказочные сюжеты. Смею вас уверить для полноценного восприятия "развлекательного" "Московского дивертисмента" нужен совсем не шуточный интеллектуальный багаж. И, на мой взгляд, этот текст куда более сложен, чем бесхитростная вязь "Невозвратных глаголов".

Другое дело, что я старался писать так, чтобы читатели с разной степенью гуманитарной осведомленности чувствовали себя с этим текстом на "ты".

Мне кажется, что человека, прошедшего уже в своей жизни какой-то путь, "Невозвратные глаголы" не могут не тронуть - каждый поставит на место героя себя. О "Московском дивертисменте" сказать что-то подобное сложно.

- В "Невозвратных глаголах" есть попытка восстановления личной истории, которую каждый из нас считает очевидной, но которая на самом деле является большой загадкой. В каком бы возрасте ни находился человек, ему кажется, что он помнит все или почти все, что с ним случилось в жизни. Собственная биография ему кажется чем-то несомненным. Но если он честно попытается заново, "по памяти", пройти эту дорогу, окажется, что он ее не знает, не помнит, а часто не понимает, он ли прожил свою жизнь или это сделал за него кто-то другой. При честном и скрупулезном взгляде на прожитое, в прошлом оказывается больше загадок, чем человека может ожидать в будущем.

Это моя тема. Собственно, и в "Московском дивертисменте" одно из очевидных усилий – работа с прошлым, которое постоянно изменяется, неожиданно меняя образы героев, выворачивая их, будто тряпичные куклы, наизнанку. Прошлое таинственно. В отличие от настоящего, у нас нет несомненной достоверности его бытия, но имеются все время меняющиеся представления о том, что и как с нами было на самом деле.

Каждый раз, пытаясь нечто вспомнить, мы неизбежно проявляем дистанцию между "тогда" и "сейчас". И она каждый раз иная. И в этом акте обнаружения новой дистанции мы вдруг находим в самих себе новые образы, в которых наше прошлое предстает перед нами. Потому и человека никогда нельзя судить. Наша память не знает даже о прожитом нами. Она только иногда способна помочь нечто воссоздать, но каждый раз это происходит заново, и каждый раз мы посредством этих усилий обретаем новую жизнь и новую глубину.

Откуда возникла в "Невозвратных глаголах" японская тема?

- Это игра с развоплощением Донецка и появлением некоего романного города, в данном случае города прото-японского. Токородзава, – такой город на самом деле есть, неслучайно появился в романе. Именно там "родился" Тоторо, персонаж из мультфильма Хаяо Миядзаки, который с детства является чем-то вроде ангела-хранителя главного героя моего романа. Тоторо – очень близкий для меня символ одушевленности пространства. Все, что нас окружает, живет и наполнено жизнью. Из этого понимания, в свою очередь, рождается романное видение моего родного города. Донецк – очень сложное пространство, закрытое в себе, как музыка в шкатулке, как японский город из моего романа. Там очень славно, там разные люди, и добрые, и злые, но извне этого не увидать.

В таком случае, что Вы хотели показать в "Московском дивертисменте"?

- Я бы не написал этот роман, если бы то, что хотел сказать, можно было бы выразить как-то иначе. "Московский дивертисмент" – единственная форма существования того, что я хотел показать.

Но если попытаться все-таки говорить описательно, что для меня трудно, я бы сказал о том, что в этом романе самое главное танец и смех умирающих масок уходящей эпохи. Самое главное в нем музыка, которую нужно услышать, можно расслышать, если постараться. Это мультфильм для взрослых, сделанный средствами русского литературного языка. Говоря языком современных шоу, это мистерия борьбы порока с любовью в условиях общего тяготения к наркотикам кокаиновой группы.

А очеловеченные звери в романе…?

- Мне было важно показать условность исторического времени. То время, в котором мы живем, с его атрибутами, – абсолютная условность. Представляется гораздо более важной некоторая живая нераздельность времен, культур, и в связи с этим всего, что существует. В этом контексте животные и растения органично включены в антропологическую, в кровеносную систему культуры наравне, скажем, с Рубенсом и Маркесом, Витгенштейном и Норштейном, со мной и с вами.

В мультипликационном "очеловечивании" животных проявляется и некоторая ироничность нашего существования. Даже такое маленькое существо, как ежик, не способен воплотиться в адекватной для него форме. В результате наша жизнь и смешна, и трагична, и снова смешна. А, в сущности, хороша, просто хороша.

В "Московском дивертисменте" одна из важных проблем – проблема самоидентификации. Мы стали произвольно относиться к традиционным ценностям – национальным, семейным, религиозным; даже гендерные маркеры теперь объявляются не универсальными. Во всяком случае, это тренд современного социума и от него не так просто отмахнуться. Другое дело, что людьми, которые не обладают четкими определенными внутренними границами – культурными, сексуальными, национальными – легче управлять. Их, по большому счету, легче продать и купить, потому что они ни к чему не привязаны. Но кто ветру служит, тому дымом платят.

Вот почему важно держаться, например, за понятие Родины. Пусть и понимая всю условность понятия нации. Ведь доброта, красота и истина универсальны, и нет отдельной правды для каждого пола, племени, рода, крови.

Вас как автора романа о Москве обвиняли как раз в отрыве от собственной нации...

- Когда я писал этот роман, мне нужен был центр силы, причем славянский, и я не видел этим центром Киев, Варшаву, Прагу. Именно Москва является сейчас центром славянского мира. Ее любят, ненавидят, презирают, ее используют. Ее мечтают разрушить, ею хотят овладеть. Но ее не могут не принимать во внимание. Поймите правильно, мне бы никто не поверил, если бы мистерия борьбы порока с любовью произошла в Луганске или Макеевке.

В Москве много хорошей энергии и много плохой. В Киеве вы не ощутите ничего подобного. А в Москве, иногда проходя по улице, чувствуешь напряжение – где-то светлое, хорошее, а где-то изматывающую, злую энергию. Я не знаю, с чем это связано – с тектоническими явлениями, домами, храмами, людскими или информационными потоками. Довольно и того, что это дано в ощущении.

Думаю, что только в Москве – в одном из крупнейших исторических и культурных центров мира, могла произойти описанная мною мистерия, хотя все происходящее в романе напрямую связанно с культурными смыслами современной нам Европы. С другой стороны, Москва в моем романе довольно условна. Мне, прежде всего, был важен дух времени, который чувствуется в этом городе наиболее явственно.

Если же говорить о нации, то здесь все просто. Ты принадлежишь к той нации, на языке которой говоришь со своей совестью. В этом смысле я русский. Но ведь моя родина Украина. Это моя земля, я здесь родился и вырос. И здесь стал тем, чем я стал. Любой же, кто пытается манипулировать фактом двуязычия русских, живущих в этой стране, обвинять их в том, что они не спешат забыть язык, усвоенный с молоком матери, отречься от русской культуры, или глупец, или провокатор.

То есть, появление в романе Москвы никак не связано с тем, что Вы якобы готовились проявить себя в соседнем государстве?

- Проблема человека, который живет на пересечении миров и культур, связана с проблемой честности в каждый конкретный момент самоидентификации. В общем, главное, не врать, не пытаться очернить одну культуру в угоду другой.

Абстрактные вопросы вроде "человеком какой нации Вы себя считаете?", если и имеют смысл, то не имеют значения. Значение имеет исключительно самоидентификация в каждом конкретном моменте твоей жизни. Например, когда при мне начинают неуважительно говорить об украинской культуре, я высказываюсь совершенно конкретно и определенно, как человек, родившейся на этой земле. Но когда при мне плохо говорят о русской культуре, мне есть, что сказать и по этому поводу. И в этот момент я становлюсь русским. И это же не потому, что я двуличный, а потому что каждый раз я поступаю в соответствии со своими убеждениями, знаниями, со своей совестью. Настоящая самоидентификация – это твое живое реальное отношение к истине в каждый конкретный момент времени.

Не очень ясно, что значит "проявить себя в соседнем государстве". Если Вы подразумеваете, что работая над романом, я хотел быть услышанным в России, в Москве, так это действительно так. Хотел и хочу, и впредь буду стараться и дальше быть услышанным там. Как, впрочем, и в Европе – в Германии, Англии или во Франции. Сами посудите, публикуется же Сергей Жадан в Москве? Публикуется. Андрухович издает свои тексты в России? Конечно, как многие другие украинские авторы.

Вообще, игры с национальным самосознанием, которые требуют неприятия определенных культур и стран, порядком утомили. Дело надо делать, а не уличать друг друга в симпатиях не к тем нациям и культурам, не в тех культурных корнях и не правильной исторической памяти.

Говоря же по существу, украинские авторы, пишущие на русском языке, публикуются и будут публиковаться, прежде всего, за рубежом, покуда в Украине отсутствует рынок современной прозы на русском языке.

Почему же получается так, что произведения украинца из Украины, признанные в России, не интересны на его родине? Вы мало для этого сделали?

- Все, что от меня зависело, я сделал. Прежде всего, я много работал и писал. Неоднократно подавал свои произведения на "Русскую премию". Несколько раз проходил в лонг-лист. Два раз в шорт. В 2013 году стал первым в номинации "крупная проза" с романом "Демон Декарта". Имею публикации в литературно-художественных журналах Украины, России, Германии, США. Если бы здесь существовал адекватный издатель, мы бы с ним уже поладили.

Не согласен с тем, что мои произведения здесь никому не интересны. Уже факт нашего с вами интервью говорит о том, что меня в Украине читают, и я здесь, так или иначе, востребован. Другое дело, что меня в Украине мало публикуют, просто некому. Но это, согласитесь, разные вещи. И первый факт гораздо важнее второго.

А с третьей стороны, мой роман "Невозвратные глаголы" вышел именно в Украине, в Харькове. Его издал замечательный журнал "Союз писателей", один из лучших русскоязычных литературных журналов на территории нашей страны. Мою прозу публиковали в Украине в целом ряде других литературно-художественных изданий, в том числе "Многоточие", "Дикое поле", "Соты", "Солнечное сплетение", "Византийский ангел", "Фонтан". Так что проблему стоит очертить более узко – отсутствует профессиональный книжный издатель, который бы заинтересовался продвижением моих книг на территории нашей страны. Но, я думаю, что это дело наживное.

Что нужно, чтобы положение русскоязычных писателей в Украине изменилось? Статус государственного для русского языка, например?

- На самом деле ответ на вопрос, какой язык должен быть государственным, мне не особо интересен. Пока меня не объявляют преступником за то, что я говорю и пишу на родном языке, спасибо народу, стране, президенту и правительству. И пусть все они занимаются своими делами, а мне просто предоставят возможность жить моей частной жизнью. Пусть каждый делает хорошо свое дело и не мешает работать другим.

Было бы идеально, если бы украинец, говорящий на украинском языке, и украинец, говорящий на русском языке, чувствовали свою равную принадлежность к украинской культуре. Чтобы аутентичная украинская культура перестала быть неким принципиально герметичным пространством, укорененным в идеальном прошлом, в которое вписаться невозможно, а чем-то живым и полифоничным, как симфония, в которой у каждой нации, каждого языка есть свой голос и своя партия. Существуют же примеры в мировой практике, когда нация представляет собой диалог и живое сотрудничество разных культур.

Беседовала Юлия Абибок, специально для "ОстроВа"

Присоединяйтесь к "ОстроВу" в Facebook, ВКонтакте, Twitter, чтобы быть в курсе последних новостей.